На Новой сцене Академического театра имени Вахтангова премьера – «Ричард Третий». Спектакль поставил грузинский режиссер, руководитель Русского Драматического театра в Тбилиси Автандил Варсимашвили.
Вахтанговцы несколько лет подряд гастролировали в Грузии, участвовали в театральных фестивалях, и тогда возникла идея об этом сотрудничестве. Варсимашвили пригласил для постановки грузинскую команду: художника Мирона Швелидзе, композитора Элисо Орджоникидзе, художника по костюмам Тео Кухианиадзе, чтобы сделать авторский спектакль, без влияния вахтанговского стиля, но с артистами театра Вахтангова. Артисты всегда следуют за режиссером, выполняя его задания и воплощая задумки.
На роль Ричарда Третьего был выбрал молодой артист Максим Севринский. Сегодня Максим играет в театре главные роли, а его взлет начался с роли Ромео в спектакле художественного руководителя театра Вахтангова Римаса Туминаса «Минетти». Между прочим, именно этой постановкой открылась три года назад Новая сцена. Римас Туминас рассказал «ВМ» о том, как Максим буквально «заставил обратить на себя внимание»:
Севринский сам придумал роль Ромео (в пьесе ее не было), и стал показывать мне. Ходил за мной, что-то читал…В результате у него несколько сцен в спектакле, и он стал равноправным героем спектакля.
В Ричарде Ромео нет и в помине. Хотя мог бы быть. Ричард Третий умел сводить женщин с ума: история любви короля и леди Анны (актрисы Ксения Кубасова, Полина Чернышова) – одна из великих и ужасных историй любви, о которой сняты фильмы и написаны музыкальные произведения.
Варсимашвили поставил «Ричарда Третьего» строго по Шекспиру, но с грузинским колоритом. В интонации Ричарда Третьего не то, чтобы грузинский акцент, это было бы грубо и слишком явно, но Сталина не узнать невозможно. Кстати, многие называли и продолжают называть Иосифа Сталина «Ричарда Третьим». К примеру, совсем недавно, на мастер-классе в рамках Театрального биеналле-2017, режиссер Валерий Фокин, который ставит в Александринском театре спектакль о молодом Сталине, сравнил его с этой исторической личностью.
В спектакле театра Вахтангова Ричард Третий с первого появления на сцене – убийца, лгун, двуликий Янус. Он страшен и физически (режиссер несколько преувеличил его физические недостатки и уродства, хотя есть несколько версий по поводу степени увечий Ричарда Третьего), и морально, и душой, и телом. Более того, Ричард Третий даже на человека мало похож. Он – ошибка природы, чудище, попавшее в чрево Герцогини Йоркской (Ольга Тумайкина, Марина Есипенко). Подобно ночной фантазии Мери Шелли - Франкенштейна.
Действительно, Ричард Третий в постановке Варсимашвили – не человек, а исчадие ада, князь тьмы. Он продал душу дьяволу - зритель понимает с первой секунды спектакля. Его темный, кровавый, проклятый путь завоевания трона завершится полным распадом, крахом, как это было со всеми тиранами, вступившими в сговор с царством зла, - Гитлером, Сталиным и другими. В Ричарде Третьем проступают тени, призраки правителей-тиранов. Если задуматься, наблюдая за действиями Ричарда Третьего, каждый из тиранов, включая Наполеона, Гитлера, Сталина, страдал физическим недостатком или несовершенством – низкий рост, большая голова…Или превращался и в физического урода, по мере своих злодеяний. «Ричард Третий» как «Портрет Дориана Грея», на котором все следы преступлений, черных мыслей человека, перешедшего грань добра.
«Ричард Третий» - спектакль беспощадный по отношению к главному герою и к любой тирании. Есть много постановок, в которых в финале жаль незаурядного человека Ричарда Третьего, на счету которого все-таки были победы в боях и достижения как правителя. А в этом спектакле его не жалко. А как может быть жалко Франкенштейна – он же не человек?
Художественный руководитель театра Вахтангова Римас Туминас очень осторожно относится к спектаклям, в которых могут быть политические параллели и выводы. Сам он, будучи иностранцем – гражданином Литвы, не берется анализировать и оценивать политическую жизнь в России, считая, что у него на это нет права. Поэтому он пригласил поставить «Бег» по пьесе Булгакова Юрия Бутусова. Поэтому «Ричарда Третьего» с явным отсылом к Сталину – на вахтанговской сцене поставил Автандил Варсимашвили. Можно ли называть Ричарда Третьего – Сталиным? Если так делают многие историки, ученые, исследователи жизни "вождя всех времен и народов" - почему бы и нет?
В Грузии очень неоднозначное отношение к Сталину. Репрессии над деятелями грузинской культуры, литературы, театра во времена правления Сталина были чудовищные, и Грузия об этом помнит. И напоминает нам.
В спектакле невероятные декорации – воссоздан ад, из которого появился и в который попадает в финале главный герой. Правда, этот ад был еще до прихода короля... Предыдущие правители страны сделали все, чтобы в их королевстве воцарился ад. Это прослеживается в спектакле. А есть еще рай – небо, с полной луной, звездами, куда попадают жертвы. Но не безвольные, робкие, а жертвы, давшие бой палачам. Об этом – трагедия Шекспира «Ричард Третий» и об этом – спектакль «Ричард Третий» на сцене театра Вахтангова.
Был всего один показ, на котором присутствовали ведущие исследователи творчества Шекспира, в частности, профессор Алексей Бартошевич, - внук великого артиста Качалова. Бартошевич высоко оценил постановку Варсимашвили, назвав ее «очень интересное и очень актуальной»м.
Анжелика Заозерская
Московский государственный театр имени Вахтангова откроет новый сезон в столице сразу после возвращения с больших гастролей на юге России. С 7 по 13 сентября коллектив представит семь спектаклей, завоевавших зрительское признание не только в нашей стране, но и за рубежом. Накануне гастролей «Южные горизонты» пообщались с художественным руководителем театра, режиссером Римасом Туминасом.
Римас Владимирович, вы были номинированы на «Золотую маску» за спектакль «Царь Эдип». Есть ли в царе Эдипе черты, олицетворяющие правителя, присущие всем правителям?
Конечно, иначе трагедия Софокла не была бы великим произведением, которое ставят столько веков.
Отличие царя Эдипа в том, что масштаб его горя, трагедии поднимает его личность до высоты, где парят ангелы и где святые души.
- Не один царь Эдип себя покалечил. В чем же его святость?
В прекращении войны. Он ушел слепым, чтобы прекратить вражду и войну. От власти редко отказываются.
- Даже от власти небольшой - руководить театром мало кто отказывается. Власть - большой соблазн. Кстати, есть ли у вас преемник?
Театр Вахтангова не мой театр и близко. Я приглашенный режиссер. А в Малом театре Вильнюса преемник, конечно, есть. Я распорядился о нем.
- В Большом театре вы поставили оперу Чайковского «Пиковая дама». Критика не очень восторженно приняла вашу постановку. Расстроились?
Не согласен с тем, что «Пиковая дама» - моя неудача.
Напротив, это лучшее, что я поставил за свою жизнь, потому что полностью отстранился от себя. Я поставил оперу Чайковского в самом чистом виде. Композиторы не очень внимательно относятся к литературе, для них важна музыка, и они вольно относятся к сюжету.
Опера Чайковского - яркий пример вольного отношения к повести Пушкина.
Я не смог себе позволить игнорировать произведение Александра Сергеевича, потому что очень его люблю.
Немного все-таки напоминал Чайковскому о Пушкине - вот и все, что я делал.
- Римас Владимирович, вы всегда себя критикуете, а на этот раз защищаете?
Да, защищаю. Мы поставили очень красивый и стильный спектакль. Я люблю Петербург, и мне хотелось перенести его красоту на сцену. Я имел дело с красивой музыкой Чайковского, с красивым городом, с красивым Большим театром, с красивыми исполнителями, я купался в красоте, и защищаю нашу красоту от тех, кто ее не ценит. Кому нравится другая эстетика, пожалуйста, смотрите Серебренникова и других.
- Вам не близка эстетика Кирилла Серебренникова?
Нет. Но я не имею ничего против личности этого художника.
- Говорят, с первого спектакля в России вы ставили на звезд и что успех - в актерских работах. Что скажете?
Все так и есть. Я согласился возглавить Театр Вахтангова, потому что здесь самые лучшие артисты, и практически каждый из них может быть еще и режиссером. Мечтаю поработать с Марией Ароновой - она прекрасная актриса.
В театре «Современник» уже 18 лет идет ваш спектакль «Играем Шиллера». Елена Яковлева после семилетнего перерыва вернулась играть «Марию Стюарт». Вы любите этот спектакль?
Раньше был хороший спектакль. А со временем все становится хуже. Но зритель любит эту постановку и идет на нее. Я рад, что вернулась Елена Яковлева - актриса тонкая, чуткая, с особой интонацией, и вернулась она с моими четками, которые я подарил ей 18 лет назад.
- Москва полна слухов о вашей влюбчивости. Что вы были влюблены не только во всех актрис Москвы, но даже в билетерш?
Я влюблен в Москву - самую прекрасную женщину. Влюбился со студенческих лет и хожу очарованный. Я влюблен не в женщину конкретную, а в Москву, во всех ее женщин.
- Может, здесь вы не чувствуете внутреннего одиночества, как в других городах?
Я всегда одинок. Мои родители ушли, многих друзей тоже нет. К счастью, есть дочери, которые общаются друг с дружкой как сестры, есть жена, которая все терпит и прощает, есть театр и есть зрители. Но я все равно один. Маленьким я жил на хуторе, и мир казался мне огромным-огромным, а сейчас я человек мира, а мир стал для меня с ладошку.
- Не подумываете ли вы о том, чтобы вернуться на Родину, в Литву? Наверняка соскучились по родному Малому Вильнюсскому театру, да и семья у вас там...
Признаюсь, что подумываю о возвращении. На этот раз окончательном. И скучаю.
Внуков надо поднимать, а то вырастут и не будут деда помнить. Я с ними строг в воспитании, хотя очень их люблю. Но и к Театру Вахтангова прикипел душой. Конечно, отношения страдают, когда их пускаешь на самотек. Любовь нужно подпитывать.
- Если вы уйдете на пенсию, чем будете заниматься?
Я много чего люблю. Люблю строить, чинить, слушать дождь и смотреть телевизор, когда за окном непогода. Когда уйду на пенсию, пожалуй, заведу собаку и буду с ней разговаривать.
- А где вы любите гулять в Москве?
Беру машину и еду в парки, где много деревьев. Очень люблю парк «Коломенское». Там деревья до небес.
ДОСЬЕ:
Театральный режиссер, художественный руководитель Государственного академического театра им. Евг. Вахтангова (с 2007 года), лауреат Национальной премии Литвы по культуре и искусству и Государственной премии России. Мастер метафор и иронических загадок. С 2012 года в Друскининкае проходит международный фестиваль Римаса Туминаса Vasara («Лето»).
Post Views: 409
Новая сцена театра имени Вахтангова открылась премьерой Римаса Туминаса «Минетти» по пьесе Томаса Бернхарда. Эта история об актере по фамилии Минетти, который, можно сказать, помешался на трагедии Шекспира «Король Лир» и… потерял все – славу, деньги, профессию, публику. Римас Владимирович прошелся с корреспондентом «Москва-Центр» Анжеликой Заозерской по Старому Арбату, и по дороге рассказал о новой работе. Мы стали первыми, кто узнал новость – о вручении Римасу Туминасу Пушкинской премии.
Наш путь начался с кабинета художественного руководителя, пожалуй, самого большого кабинета из всех театров Москвы, где мы выпили кофе, с шоколадными батончиками (любимые конфеты худрука Туминаса). Римас Владимирович сам приносит чашки, делает кофе, объясняя тем, что секретаршу выгнал (хотя на самом деле, повысил Алину в референта по международным связям). Доверчивых и неискушенных Туминас своим юмором может поставить в тупик. Спрашивает у меня: «Сколько сахара?», и опережая ответ, считает: «Один, два, три – неужели три?». На стене висит портрет основателя театра Евгения Вахтангова, и Римас Владимирович, приближаясь к портрету, неожиданно говорит: «Вот так пронзительно каждый день на меня смотрит Вахтангов». Только мы садимся беседовать, как его просят подойти в Щукинскогое театральное училище, чтобы посмотреть работу начинающего режиссера (Туминас преподает на режиссерском факультете ЩУКи), и Римас Владимирович предлагает допить кофе и прогуляться по переулочкам Старого Арбата.
Выходя из здания театра, Римас Владимирович поговорил с работником охраны, который поделился с ним своим впечатлением от увиденного спектакля в театре Вахтангова «Мисс Никто из Алабамы», и восхищается игрой молодой актрисы Аделины Гизатулиной в роли жены Фицджеральда Зельды. Туминас внимательно слушает и комментирует: «Гизатулина – хорошая актриса, и спектакль прекрасный, только в связи с беременностью придется вносить серьезные изменения в репертуар». Охранник – пожилой мужчина в белоснежной рубашке (в театре Вахтангова все служащие ходят на работу нарядные) желает Римасу Владимировичу здоровья и просит поберечь себя.
Продолжаем путь. Туминас закутывается своим клетчатым шарфом и спрашивает:
Как вас зовут?
Анжелика, но вы можете придумать мне другое имя, - отвечаю я.
Вам подойдет имя Лоретта. Впрочем, оставайтесь Анжеликой.
Мы идем по Старому Арбату, и художники предлагают Туминасу нарисовать меня, а цветочницы – протягивают букетики. Римас Туминас купил букетик полевых цветов и дарит мне. Будете благоухать как Татьяна Ларина, - улыбается Туминас. Деньги у режиссера засунуты в карманы – совсем не по-европейски (Римас Туминас – литовец).
Это очень по-русски – без карточек, без портмоне, без сбережений, - вот так, - заметил Туминас.
А вы видели моего «Онегина»? Как вам моя Татьяна?, - осторожно интересуется Туминас.
Я бы так не поступила как она. Письмо идиотское написала, поставив мужчину в тупик, потом в бумагах его рылась, тайные мысли выведовала, а потом и вовсе вышла замуж за нелюбимого, - рассуждаю я.
А я хотел назвать спектакль в честь Татьяны, потому что она жертвует собой ради изувеченного на войне генерала. Эта великая жертвенность русской женщины меня восхитила.
Подходим к зданию Шуки в Большом Николопесковском переулке и стоящая у входа молодежь весело приветствует руководителя театра, в котором мечтает служить. Никакого раболепия со стороны студентов. Римас Владимирович, улыбаясь, говорит им – что взял новую студентку, подающую большие надежды, и пропускает менч вперед.
Почему вы так легко одеты? Где ваш шарф – сейчас опасная погода, - шутит Туминас, направляясь в гардероб.
Он очень галантный. Без показухи. Пока есть свободная минутка – идем в аудиторию – беседовать.
В спектакле «Минетти» главный герой отказывается от всей классики, кроме трагедии Шекспира «Король Лир», от всех авторитетов, от всех мудростей мира, кроме единственной. Как вы относитесь к столь революционному решению бывшего директора театра Минетти?
Чужой мудростью жить неправильно, но и без учителей, кумиров не жить. Не надо навязывать авторитеты. Человек должен иметь право самому выбирать себе гениев, учителей, всех тех, на кого ему опираться в жизни.
В нашем прошлом интервью вы сказали о том, что хорошо знаете историю России, в частности, историю Октябрьской революции. Что же произошло с нашей страной в 1917 году (мама Римаса Туминаса - русская)?
В 1917 году произошло следующее: потеря Бога, потеря веры, утрата боли и смысла жизни. Я – сторонник монархии, крепкой руки, единовластия. Человеку необходимо иметь сильную опору. Великий русский артист Михаил Ульянов незадолго до своей смерти задал мне вопрос: «Римас, скажи, кто у нас сегодня герой, на кого равняться? Ведь раньше мы играли героев, а кого играть сегодня?» Михаил Ульянов сам был героем, болеющим за страну, за людей, за театр, и для него жизнь в негероическом мире была невозможной. Спектакль Юрия Бутусова «Бег», на мой взгляд, - это поиск героя.
Римас Владимирович, вы поставили замечательные спектакли по русской классике: «Ревизор», «Горе от ума», «Дядя Ваня», «Горе от ума», «Евгений Онегин». Пожалуйста, дайте совет – как нам жить, когда нет уверенности в завтрашнем дне, когда во всем мире как «в датском королевстве»?
Совет один: «Надо терпеть». Не я первый это сказал. Помните, Достоевский на открытие памятника Пушкина в 1880 году, сказал: «Смирись, праздный человек, а прежде всего потрудись на родной ниве». Надо работать, много работать и меньше говорить пустых слов.
Нет ли мыслей поставить спектакль по Достоевскому?
В Швеции я инсценировал роман «Идиот». Не исключено, что я обращусь к Федору Михайловичу довольно скоро. Сейчас в моих мыслях обширный список авторов – от Гете до Горького…
Post Views: 1 294
Римас Туминас: «Моя тактика - нежная сила»
Римас Туминас ворвался в театральную жизнь Москвы стремительно. Много лет прослужив главным режиссером Национального драматического театра Литвы, а после основав и возглавив Малый драматический театр Вильнюса, в 2007 году он принял предложение Федерального агентства по культуре и кинематографии стать художественным руководителем Государственного Академического театра имени Евгения Вахтангова. 20 января Римасу Туминасу исполняется 63 года.
В интервью «ВМ» один из лучших театральных режиссеров мира, которому удалось возродить славу вахтанговского театра (между прочим, в феврале в рамках мирового турне спектакль Римаса Туминаса «Евгений Онегин» отправится в Лондон), делится размышлениями о времени, о русской жизни в контексте мировой истории… А также впервые объясняет, почему сейчас в его сердце поселилась печаль.
Римас Владимирович, мы беседуем с вами в сочельник, когда магия правит бал. В постановке романа Пушкина «Евгений Онегин» вы показали, в какой стихии оказалась Татьяна, решившись на любовное гадание. Как относитесь к неистребимому желанию русского человека заглянуть в будущее? А еще говорят, что мы очень суеверны и подвержены чертовщине.
В гаданиях девушек я вижу красоту, тайну, поэзию, нащупывание нерва будущего. А вот новогодние гадания, которые показывают на ТВ-каналах, - такая клоунада, лицедейство, дурдом! Каналы на десять лет вперед отпраздновали новогодние праздники, и зачем тратить деньги на постановку новых шоу, если можно повторять старые - все равно они одинаковые! Кажется, будто весь мир живет в сплошном веселье. И вдруг на фоне этого балагана происходят страшные трагедии, как теракты во Франции. Хочется сказать: «Давайте скромнее, давайте тише». Для этого и существует Рождество, Крещение, чтобы в тишине услышать и небо, и звезды, и голоса животных… Не надо закрывать небо, звезды, ночь… Время теряем, а его не так много. А спектакли хочется делать очень подробные, тонкие, и непременно нежные, тихие, глубокие, с явлениями, смыслами, событиями…
В сентябре прошлого года на сборе труппы в театре Вахтангова вы сказали, что пока не знаете, о чем будет ваш следующий спектакль, что надо накопить сил, избавиться от злости. Разумеется, театральный мир России ждет именно ваших постановок.
Откровенно скажу, что-то меня подкосило - и здоровье, и повторяющийся цикл моего пребывания в театре. Семь лет я возглавляю театр имени Вахтангова, а именно через каждые семь лет происходит осмысление того, что же происходит в театре. Для этого на некоторое время необходимо остановиться, задуматься, заглянуть внутрь себя… К сожалению, неизбежно все становится рутиной - от спектакля к спектаклю, от пьесе к пьесе, пусть красивой, благополучной, но по сути рутиной. А в воздухе чувствую другой способ существования, иной диалог, но какой именно, пока не знаю.
Признаюсь, что ощущаю себя заложником театра имени Вахтангова. Строил-строил театр, а построил для себя тюрьму. Заложник еще и потому, что должен обслуживать интересы театра, которым руковожу, и, конечно, обязан выпустить новую премьеру (премьера последней моей постановки «Улыбнись нам, господи» состоялась в марте 2014 года) и все это осознаю. Но так хочется тряхнуть стариной и начать безумно жить, или же поставить нечто безумно-невероятное, что разрушит стены тюрьмы.
Не пугайте нас, пожалуйста. Неужели вам так плохо, что чувствуете себя узником?
Рано или поздно театр все равно становится тюрьмой. Правда, в тюрьме тоже бывают праздники. Главное, чтобы эти праздники не были только в тюрьме, а праздники - для всех, для зрителей.
Звезда вахтанговской сцены Людмила Максакова сказала мне в интервью, что Римас Туминас и труппа стали единым организмом, одной кровью и плотью, и что теперь вас не разлучить. А ведь это очень серьезно!
В том-то и главная проблема, что друг без друга мы уже не можем. В такой ситуации необходимо убить то, что любишь больше всего, совершив таким образом жертвоприношение. Но кто должен принести себя в жертву? Я должен принести себя в жертву или пожертвовать другим? В такой ситуации кроме тревоги, одиночества, сомнения, беспокойства ничего другого в данный момент предложить своей труппе не могу. Да, именно такая атмосфера сегодня окружает нас, служителей театра Вахтангова.
В романе Бориса Пастернака «Доктор Живаго» есть ценная мысль о том, что искусство всегда говорит о смерти, и в этом откровенном разговоре рождается новая жизнь. Пожалуй, кроме смерти ничего другого я не могу предложить театру имени Вахтангова, но это предложение с надеждой - если мы будем честно и правильно говорить о смерти, значит, откроем новую жизнь и новую веру. Сегодня театру необходима новая вера или, говоря светским языком, новый девиз. Обязан выдать своей труппе новый девиз после 19 января. Ни в коем случае не буду призывать не сдаваться. Только смерть! А уж отодвинуть ее, обмануть и попытаться обрести бессмертие - этим и попробуем заняться в новом году.
Когда я спросила у Виктора Сухорукова, приглашенного вами из другого театра на роль самоубийцы Розенталя в спектакль «Улыбнись нам, господи», как Римасу Туминасу так точно удалось попасть в наше время, артист ответил: «Туминас - гений». Римас Владимирович, объясните, каким образом вы чувствуете время?
Сухоруков слишком щедрый, добрый, богатый человек, что он так оценивает других. А ощущение времени всегда есть внутри. Всегда. Но сегодня я трудно слышу время недалекого будущего. Все аргументы, чтобы быть, продолжить, остаться, бороться, дерзать, исчерпаны. Такой вот переломный момент. Надо найти мотивацию, чтобы работать дальше.
Неужели все так пессимистично?
Читатель не должен подумать, что если я заговорил о смерти, то и будущие спектакли будут грустными, мрачными. Наоборот, когда размышляешь о смерти, приходят в голову и Гольдони, и Боккаччо, и эпоха рыцарства. Кстати, мне видится наступление или, точнее, возвращение эпохи рыцарства, когда умирают либо за женщину, либо за свободу. С открытостью, честностью, решимостью идти до конца - ныне забытыми, «смятыми» принципами. У нас же - вторые, третьи планы, подтексты. Наступает время, когда люди должны жить исключительно первым планом, без оправданий, отступлений, с абсолютной верой в свои слова. Мы идем на дуэль - мы добиваемся справедливости.
Римас Владимирович, дуэль - прямая, без клоунады, не так, как у Дон Кихота с ветряными мельницами?
Прямая битва. Как в трагедиях Шекспира, с началом, что мир разрушен, преступен, и надо его гармонизировать. Правда, Шекспир не написал шестого акта: как жить людям уже в гармоничном мире, когда все враги убиты, злодеи наказаны? Мы же слабые и, увы, не наследники истории, а ее сочинители. Продолжаем сочинять новую историю, а стать достойными наследниками, увы, не в силах! Пока живем в третьем акте шекспировской трагедии, делим земли, наследства, деньги, любовь, мир, и, кажется, конца этому дележу нет… Напомню, что Шекспир в XVI веке уже написал пять актов, и приложил план шестого, но в 21 веке мы все еще в третьем, в самой гуще имущественного конфликта.
Давайте поговорим о русской классике, которую вы с большим успехом ставите в театрах России. Наверняка, у вас есть версия - что стало с Онегиным в уничтоженной автором 10-й главе? Где оказался главный герой, что с ним произошло?
А то, что произошло со всей Россией. Александр Сергеевич хотел завершить и роман, и придать герою черты настоящего героя, но этого не случилось. Так, как и не случилось у Грибоедова с Чацким, у Тургенева с Базаровым, у Лермонтова с Печориным… Не удается нам создать если не идеального, но хотя бы такого героя, которому можно было бы подражать, на котором основывалась бы мораль будущего. Возможно, Пушкину надо было послать Онегина на войну? Как в 1812 году вернулся после победы над Наполеоном генерал, за которого Татьяна вышла замуж. Она вышла замуж, полюбив его за человеческий поступок, за действие, за веру. Если бы Онегин вернулся не просто из странствий по теплым краям, не исключено, что Татьяна, узнав его другого, изменила бы к нему отношение. А так пропал человек по гостиницам и вдруг явился - зачем? А Чехов с «Дядей Ваней», что называется, закрыл вопрос героя надолго.
Монолог Сони из пьесы «Дядя Ваня» часто произношу для себя в те минуты, когда опускаются руки: «Мы, дядя Ваня, будем жить. Проживём длинный-длинный ряд дней, долгих вечеров; будем терпеливо сносить испытания, какие пошлёт нам судьба; будем трудиться для других и теперь».
Да, надо трудиться… и «все утонет в нашем милосердии». Но в русской литературе это всегда звучит в устах женщины, а не мужчины.
Вы же не решились назвать свою постановку «Татьяна», почему?
Внутри театра, на репетициях всегда повторял: «Это - Таня, это про нее». Но я сопротивляюсь модным веяниям, когда режиссеры бросаются названиями, как хотят. На мой взгляд, в своем собственном названии постановки классического произведения есть высокомерие, неуважение, пренебрежение. Я считаю, что если есть «Онегин» - пусть будет «Онегин», «Маскарад» - так «Маскарад». Более того, убежден в том, что, сохраняя авторское название, текст, режиссер и его спектакль становятся богаче. Что искать новые трактовки, когда все же давно решено самим создателем?
Ваш «Онегин» в феврале отправляется на гастроли в Лондон. До этого, судя по международной прессе, он покорил Америку. Как лично вы можете объяснить большой интерес Запада к русской классике? Все-таки почему им так необходим наш Пушкин, Толстой, Достоевский, Чехов, когда у них есть свои гиганты литературы?
Для Запада вечная загадка - почему у них, русских, не получается? Почему ни в любви счастья нет, ни три сестры никуда не могут уехать, ни героям стать никто не может, хотя все предпосылки для этого есть? Ну, не могут они понять: отчего же, когда так хорошо начинается, и так красиво, и все широко раскрыто, в конце все это рушится? Запад оценивает героев весьма рационально, по конечному результату. Например, в Литве объявили героями тех мужественных людей Дарюса и Гиренаса, которые в 1933 году перелетели Атлантический океан, но до цели не долетели, погибли. Тогда как в Европе спрашивают: «Так долетели они или нет? А если не долетели, тогда какие они герои?». Они признают только: получилось или не получилось? И никакие объяснения, что компас сломался, не убеждают. Возможно, нам стоит почаще задумываться над тем: почему же все-таки не получается?
Может быть, нам интереснее процесс, чем результат, поиск, чем пьедестал?
Да, нет же - на самом деле, нам очень нравится, что у нас не получилось! Этим самым мы подводим себя к мучениям, слезам, разрывам, уходам… Кстати, русский драматический театр такой сильный и глубокий во многом потому, что мы любим несчастливые финалы. Разве будете отрицать, что мы с удовольствием бросаем любовь, прощаемся, расходимся, умираем - и все это так чувственно, так волнительно.
Классики так написали. Неспроста же Лев Толстой «бросил» Анну Каренину под поезд?
Скользко было, поскользнулась… А если серьезно, истоки несчастья - из глубин русской истории. Русские часто ходят рядом со смертью, они ее знают и, что самое поразительное, любят. А смерть - это самое глубокое, что может быть с человеком, поэтому и наша литература такая глубокая, и русский психологический театр. На Западе смерть не любят, и предпочитают о ней молчать, и слова Пастернака «Искусство говорит о смерти» для них чужды, хотя и загадочны. Но я повторяю мысль о том, что, признавая смерть, не уходя от нее, мы уже создаем нечто новое.
Смерть впитываешь с молоком матери. Мое первое воспоминание - смерть прадеда, прошедшего три войны, а следом за ним, смерть его сына - героя Второй мировой войны, и бесконечные слезы бабушки, мамы. Мы же придумываем смерть, она в нас - от предков?
Россия выживала, страдала, воевала. Из-за этого часто возникают призывы к борьбе. Но лично я давно устал от войны и борьбы. Став на путь сражения, мы ищем конфликт, причины конфликта, его природу, но при этом забываем, что являемся прямыми наследниками конфликта. Дело в том, что конфликт - живое явление, живое существо, которое мы принимаем и продолжаем. Если мы принимаем конфликт, будучи его наследниками, то должны найти способы его обойти и поправлять его природу. Упаси, Господи, думать, что мы - авторы конфликта. Если мы найдем в себе силы отказываться от конфликтов, начнем слышать звуки мира, а не только звуки вокруг своего дома.
Римас Владимирович, не секрет, что актеры - народ непростой, требующий особого подхода. А театр - такой мир, которым можно управлять только очень сильный человек. Объясните, пожалуйста, свою тактику, стратегию художественного руководителя театра?
Согласен, актеры - народ нелегкий! «Нежная сила театра» - такую тактику я себе придумал. Это отказ от придуманной дисциплины, наведения порядка. Руководство театром я начал с того, что отменил всякие санкции за опоздания, нарушения. Я призвал к доверию и к профессионализму. Ведь если ты профессионал, то непременно придешь вовремя, не так ли? Но для начала надо их понять, простить, поверить, дать свободу, и они откликнуться, и сами все будут делать хорошо и вовремя. Никогда не скрывал тот факт, что если хватаю человека, то уже не отпускаю. В этом и есть сила - поймать человека, удержать. Я - не из тех, кто отпускает свои добычи. Да, добровольные, но добычи. Это может быть не только человек, артист, но и образ. Для режиссера важно поймать своих людей и свои образы…
Один эпизод во многом определил всю мою жизнь в театре, весь путь, которым следую по сей день. В раннее субботнее утро, осенью, сидел у дантиста, вцепившись в кресло, а в окно увидел пожилую женщину, с тяжелой сумочкой, едва идущую. Невольно подумал: «Кому же сейчас плохо - мне или ей?». Трудно поверить, но в то мгновение моя зубная боль исчезла. Эта женщина, бедненькая, когда-то была молодой, красивой, любимой, а сейчас, возможно, купила утром булочку, молочка и идет со своей ношей… В образе пожилой женщины я увидел судьбы и своей бабушки, и мамы, и других женщин. Именно с тех пор мне захотелось рассказывать о людях, а не о себе. Когда я увидел в лице той женщины всех женщин, мне показалось и глупо, и стыдно открывать себя, как говорится, самовыражаться. Вахтанговский театр понял мое желание - через другого выражать свои мысли, чувства. Вахтанговцы играют других людей, а не себя в предлагаемых обстоятельствах, и с этой целью изучают жизнь, мир, людей.
Римас Владимирович, как быстро вы нашли понимание со стороны труппы театра Вахтангова? Сегодня вас все любят - есть за что: вы дали театру все, о чем он только можно мечтать - славу, почет, достоинство, творчество. С чем вы столкнулись вначале?
Любого человека, приехавшего из другой страны, принять в свой родной дом непросто. Но если этот человек ощущает боль, как и ты, значит, он твой человек, не так ли? Только надо быть очень-очень откровенным, и в этом - главная сложность нашей профессии. Можно взять любую маску - неразговорчивого, замкнутого, сурового, странного, и с ней пройти, не заметив других. Но со своей стороны я отказался от любого маскарада и сразу стал говорить с вахтанговцами откровенно и начистоту.
Но ведь своей откровенностью вы себя обезоружили, подставили под удары, которые, как известно, имели место быть?
Я пришел в очень сложный театр, в сложное время, и люди понимали, что находятся в трудной ситуации. Изо всех сил они старались выглядеть благополучно, не сдаваться… Как же я мог с ними притворяться другим? Да, это самая большая смелость - быть открытым и честным по отношению к людям, которые в тебя поверили. Как долго я испытывал стыд, что не мог платить им ту зарплату, которую они заслуживают. Думал уйти, уступить место другому. «Какой же я руководитель, что не могу платить людям деньги, чтобы они жили как люди?» - мучился, задавая себе этот вопрос. Но финансовые проблемы позади, и актеры театра Вахтангова во всех отношениях живут хорошо. Причем я не уволил ни одного артиста. Много советчиков было, убеждающих меня в том, что нужно избавляться от балласта.
Ваш друг Юозас Будрайтис в интервью «ВМ» сказал, что Римас Туминас так сильно любит артистов, даже бездарных, что никому не может из них показать на дверь. Неужели это правда?
В театре Вахтангова нет бездарных артистов. Но я не пришел сюда, чтобы строить здесь свой дом или делать свой театр. Я приехал в Москву исключительно для того, чтобы продолжить те традиции русского театра, на которых сам воспитывался. В этой ситуации руководитель не имеет право ничего ломать (кроме вопиющей несправедливости, когда артистов театра Вахтангова штрафовали за все, и в результате многие вообще не получали зарплату). Надеюсь, мне удалось вернуть театр Вахтангова к его истокам с помощью современных метафор.
Римас Владимирович, вы с актерами добры и милосердны. Тогда как один артист рассказал мне, что не будет играть сцену в одной из последних ваших постановок, потому что ему, звезде, лень сидеть за кулисами три часа в ожидании своего выхода. Артист сказал, что вы его поняли и отпустили.
Одно из главных существований в театре - быть творцом не только своей роли, но и спектакля, а значит, быть в ансамбле. Считать минуты пребывания на сцене, сколько текста - так примитивно, старо, что я просто улыбаюсь таким чудакам и терпеливо жду. Может, человек еще молод, может, что-то не понимает, но поймет? Он будет жить, играть, и почувствует, что быть в спектакле очень важно, ведь каждый спектакль - из клеточек каждого. А если все время считать, то главной роли можно и не дождаться. К тому же в театре надо пройти все. Допустим, ты - самый великий артист, легенда, но будь любезен - подай молодому человеку чай. В традициях вахтанговской школы, когда корифеи служат молодым, а значит, будущему. Ведь молодые потом всю жизнь будут вспоминать, как легенда подала им шляпу, зонтик. Для молодых нужно создавать праздники - любым способом. И прощать, многое прощать.
Назовите, пожалуйста, тройку самых гениальных мастеров вахтанговской сцены? На премии «Звезда театрала», проходящей в вашей театре, Татьяна Доронина восхищалась Николаем Гриценко.
Великолепная тройка - Николай Гриценко, Юрий Яковлев и Михаил Ульянов… Театр Вахтангова возвращается к методу студии, согласно которому мы будет брать не по одному выпускнику театрального училища, а группами, студиями.
Римас Владимирович, нет ли у вас планов поставить спектакль для Московского Художественного театра. Олег Табаков в интервью «ВМ» признался, что с этим предложением обращался к вам неоднократно.
Меня влечет и «Современник», в котором я начал свой русский путь с постановки «Марии Стюарт», и, конечно, МХТ. Олег Павлович - глубоко близкий мне человек, и я хорошо его чувствую как актера, знаю… Действительно, Табаков постоянно предлагает поставить в Московском Художественном театре спектакль, и я сказал ему «да» (кстати, на вручении премии «Звезда театрала»). Но вот успеть бы и чтобы не обидеть свою труппу. Скажут ведь: «Ушел на сторону куда-то», и будут правы. Но мне хочется поставить спектакль, чтобы артисты и вахтанговский сцены, и мхатовской поняли, что мы - один театр и делить нам нечего.
Когда Юрий Петрович Любимов лишился своего театра на Таганке, вы предложили ему работу - постановку спектакля «Бесы» по роману Достоевского. Именно в театре Вахтангова состоялась прощание с Юрием Петровичем. Расскажите, пожалуйста, о дружбе, сотрудничестве с Любимовым.
Когда ушел Юрий Петрович, у меня было чувство несправедливости от всего. Да, остались его спектакли, книги, рукописи. Но нам не удалось познать его гениальный мозг, и многое осталось неузнанным. Надо было торопиться учиться у него, когда Любимов работал в театре, ставил «Бесы», когда часами мы сидели в моем кабинете… Никогда не забуду сильную пургу и свой день рождения, и звонок Юрия Петровича, что он едет меня поздравлять. Я ему говорю: «Что вы, зачем? Я сам приеду, ведь такая метель». Ждал его, смотрел в окно, и увидел укутанного с головы до ног, под ручку с Каталин. Юрий Петрович стал раскутывать свое лицо от шарфа и рассказал о том, что с финской войны, где обморозил лицо, у него аллергия на мороз. Оставшись вдвоем, мы стали говорить о моей жизни. Юрий Петрович жалел меня, как отец, а я, как сын, извинялся перед ним, понимая свои грехи и слабости.
В чем ваш главный грех?
Когда я слабею, ненавижу себя лютой ненавистью, и в тот момент не чувствовал театр в своих объятиях. А Юрий Петрович объяснял мне, как надо постоянно держать театр в своем кулаке, и что для этого делать. Любимов приказал мне переместить семью в Москву, чтобы борщ был домашним. После этого разговора мы стали очень близкими людьми. Кстати, Любимов отправил меня в больницу, чтобы я обследовался. Я пришел навестить его в больницу, а он стал говорить врачам, чтобы они меня проверили, и тут же договорился об осмотре. С тех пор я стал посещать больницы. Мы постарались сделать все, чтобы Юрий Любимов вернулся в свой дом, где начал свой путь как актер, как режиссер, и чтобы он всегда остался в театре Вахтангова. И теперь Юрий Любимов живет в театре Вахтангова, как другие корифеи. Здесь дух и Михаила Ульянова, и Рубена Симонова, и Николая Гриценко…
Римас Владимирович, вы родились в один день с Федерико Феллини и наверняка должны любить кино?
Как раз Феллини - мой любимый режиссер, а за ним другие итальянцы - эпохи неореализма. Что касается российского кино, мне нравится ранний Михалков.
Как поют в унисон и наперебой герои Чайковского - "Мне страшно!": шутка ли - на моей личной памяти уже третья "Пиковая дама" в Большом! Предыдущая, впрочем, случилась совсем недавно, меньше трех лет назад, и едва ли следующей открылась бы дорога на сцену Большого так скоро в ином случае, но постановка Льва Додина, запоздало перенесенная в Москву из европ с дирижером Михаилом Юровским и бессменным Владимиром Галузиным в партии Германа обернулась конфузом для всех очевидным настолько -
Что после двух серий показов ее из репертуара убрали. Туминас к моменту московской премьеры Додина еще как оперный режиссер себя не зарекомендовал, вернее, в качестве такового даже не успел дебютировать, это произошло чуть позднее, зато сразу в Большом - вместе с дирижером Туганом Сохиевым они выпустили "Катерину Измайлову":
Потом Туминас сделал в МАМТе с Коробовым диптих из одноактных опер 20-го века:
и нынешняя его "Пиковая дама" снова в Большом и снова с Сохиевым - всего лишь третья работа Римаса Туминаса в музыкальном театре.
Решение пространства, предложенное постоянным соавтором Римаса Туминаса художником Адомасом Яцовскисом, минималистично, узнаваемо и достаточно стандартно, почти абстрактно: между намеком на ампирную колоннаду собора с уходящей вверх конструкцией, смахивающей на строительные леса возле правой кулисы и гладкой закругленной, безликой, как будто "бетонной" стеной у левой (очень похожая присутствовала и в "Катерине Измайловой", оформленной, естественно, тоже Яцовскисом, но там стена хотя бы двигалась...) - пустое, не считая одиноко стоящих постаментов без статуй на них, пространство. В бальной картине оно дополняется сравнительно небольшим столом с "хрустальными" приборами и нависающим над сценой зеркалом - аналогичные "мягкие зеркала" можно очень часто встретить в различных европейских спектаклях; а также искусственной пальмой в кадке, остающейся и на следующую картину в спальне графини; в финальной картине игорного дома - тоже, соответственно, столом, но карточным и, стало быть, без посуды. По-европейски - не "исторично", но "абстрактно" - персонажи и одеты, в скромные неяркие платьица, в строгие костюмы и т.п. вплоть до "маленьких солдат" в первой картине, на которых вместо мундиров серые пиджачки и черные шляпы-цилиндры. Черно-бело-серую гамму не слишком разнообразят в первой картинке оттенки платьев гуляющих петербургских дам в гамме от голубого до фиолетового (художник по костюмам Мария Данилова).
Наполнить действием каждую ноту режиссер не старается, наоборот: оркестровые вступления идут при закрытом занавесе, а везде, где только можно обойтись без массовки и второстепенных персонажей, герои остаются на сцене одни - признаться, выглядят они при этом несколько потерянными, чуть ли не заблудившимся, но может быть, так режиссер и задумывал. Вообще про "Пиковую даму" Туминаса-Яцовскиса-Сохиева удобнее говорить, что называется, "апофатически" - легко перечислить недостатки, от которых свободна их по-своему стильная, аккуратная, вряд ли способная вызывать хоть у кого-нибудь жгучее раздражение постановка (особенно если помнить предыдущую, додинскую...), труднее указать на присущие ей конкретные оригинальные достоинства. Нелепо же требовать от Большого театра шоу в духе "иммерсивного променада", каковым форматом "Пиковая дама" с нынешнего сезона также в Москве освоена, и на свой лад успешно:
А все же немного жаль, конечно, что режиссер, отдавший такую великую дань "петербургскому мифу" в своем фантастическом "Маскараде" -
Обращаясь к "Пиковой даме" ограничился неброской графичной декоративностью, привычной для себя выверенной геометрией мизансцен, балетной пластикой статистов (за нее отвечает еще один постоянный соратник Римаса Туминаса, хореограф Анжелика Холина), но полностью избежал всякой концептуальности, не предпринял малейших попыток парадоксального, неожиданного подхода к хрестоматийному материалу, проявил чрезмерную осторожность. В чем многие, надо полагать, увидят повод для радости, а не огорчения (опять же еще и с оглядкой на свежую память об "оригинальной" концепции Додина).
Состав солистов тоже не обещает сенсационных прорывов и открытий. Ставшее быстро (слишком быстро) громким имя Юсифа Эйвазова - не в последнюю очередь благодаря, понятно, супружеству и партнерству с Анной Нетребко, но в данном случае он выступает как "самостоятельная творческая единица", без ее поддержки - наверное, чье-то внимание привлечет дополнительно, но событийности музыкальному качеству спектакля, положа руку на сердце, не добавляет. Эйвазов - не худший лирический тенор, для партии Германа ему, положим, не хватает "драматизма" (а кроме того, и чисто актерского дарования), но снова возвращаясь мыслями к предыдущей версии "Пиковой дамы" и "драматизму" Владимира Галузина, пожалуй что "лиризму" Эйвазова отдашь предпочтение, тем более что его вокал органично вписывается в постановку Туминаса и соответствует общей стилистической манере Сохиева - на мой субъективный вкус отчасти "переслащенному" в духе французского позднего романтизма, со сглаженными кульминациями, с уходом порой на неуместные пианиссимо звучанию оркестра, "акварельному" подстать колориту сценографии и общему тону спектакля. При этом темпы Сохиева явно пободрее будут, чем у Федосеева в "Геликоне" -
Да ведь не в темпах дело, Плетнев в постановке Фокина (еще на Новой сцене Большого, пока Историческую реконструировали) тоже никуда не спешил, но его паузы и тенуто наполнялись загадками, тревогами:
У Сохиева же при всей неторопливости пауз значимых нет, как нет и свойственных музыкальному решению Юровского старшего (в пресловутой додинской "Пиковой даме") контрастов; все движется плавно, ровно. В целом новая "Пиковая дама" Большого оказывается противоположностью не столько провальной додинской, сколько динамичной, жесткой и внятной версии Тителя-Лазарева в МАМТе:
Чтоб не болтать зазря по итогам генеральной репетиции, отмечу Анну Нечаеву в партии Лизы, но она и в принципе хорошая, достойная певица. Голос Ларисы Дядьковой, перепевшей, поди, немыслимое количество Графинь в самых разных версиях (вот и в додинской она тоже участвовала), малость подрасшатался с возрастом, но у Туминаса графиня и предстает старой, как раньше полагалось, не пробует молодиться, заигрывать с Германом (что в последнее время стало общим местом для постановок "Пиковой дамы"). Наиболее же выразительным из вокальных номеров длинного, растянутого на три акта спектакля, по-моему стала безупречно спетая Игорем Головатенко (в отрыве от всего антуража) ария Елецкого "Я вас люблю, люблю безмерно...", третья картина, начало 2-го действия спектакля.
Да и в целом "бальный" эпизод позволяет за что-то зацепиться. Тут возникает и даже отчасти развивается мотив маски, маскарада, зловещего розыгрыша, осмысленный вполне как "лермонтовский" внутри трансформированного Чайковским пушкинского сюжета. А в "пасторали", надо так понимать, видимо, задействованы те же невесть откуда взявшиеся "итальянские бродячие комедианты", что раньше, ну то бишь позже, развлекали народ (поставленными Анжеликой Холиной танцами) в интермеццо "Катерины Измайловой"? Фраза "Смотри, как похудал" в устах Полины-Миловзора (Олеся Петрова) обыгрывается иронично... Наконец, наблюдая, как хор у самой авансцены, обращаясь к залу и чуть вверх (к царской ложе?), поет "Славься сим, Екатерина", невольно задумываешься: кому они адресуют "виват"?
Дальше задумываться уже совсем не над чем - постановка в оставшихся картинах максимально приближается к концертному, разве что костюмированному, формату; завсегдатаи игорного дома - и те под "игрецкую" лишь невзначай забираются на стол, спрыгивают обратно, залезают снова - без суеты и азарта; хор попросту со стульев не встает, подпевает им сидя. Так что проявленная Германом предсмертная активность - он стреляется, выхватывая из-под костюма пистолет, да еще какой пистолет! - ощущается под занавес как избыточная.